Вы здесь
По ту сторону
* * *
Мама ночами штопала раны, чулки, носки.
Падали рыжие с тополя
черновиков листки.
Голый ноябрь, бедненький, кто бы его согрел?
Быстро растут наследники, маленькие, в игре.
Первая наша хижина — стол, домотканый лен.
Шатко идет по выжженной
тропочке почтальон.
Что там — письмо отцовское, угольные бока?
Тащится за винтовкой выбитая рука.
Слаще замерзшей бульбы не было ничего.
Трескались с болью губы
от воды ключевой.
Легкая и прозрачная, тонкая, как трава,
мама ходила с прачками к стылой реке стирать.
Белые чистые простыни резала на бинты.
Мамы не стало осенью...
В зарослях лебеды
с братом нашли мы в мае сроненное кольцо.
В памяти молодая мама стоит с отцом.
По ту сторону
Милостью Божьей открывается вход в портал.
Все б ничего, но ты тащишь туда кота,
старые джинсы, кроссовки и свой айпад.
Господи, дорогой, рад мне или не рад?
Ловишь вай-фай, да пребудет в раю вай-фай!
Прямо по курсу плывет большой каравай —
тетушки испекли его для тебя,
бабушки воздыхают, фартучки теребя.
О, мама мия, град золотых холмов!
К приторной тихой жизни ты еще не готов.
Небо — сплошное марево, стрелки вернулись вспять,
и ты начинаешь в синий провал нырять.
Падаешь в яму, скатываешься в репейник.
Жаль, что с собой — ни сигарет, ни денег.
Черные светофоры, мрачные перекрестки.
А вот и Господь — встречает тебя на ослике.
* * *
к небу тянется рожь озимая соком полнится по весне
говоришь мне разиня моя разиня нацепила на нос пенсне
сам глядишь оторвавшись мыслями в темноту и вдаль
а над хатами да над избами распустил кружева миндаль
будет будет нам к ночи спаленка золоченый иконы киот
убаюкаешь спи моя маленькая поцелуешь в живот
Белое солнце пустыни
мелкая зыбь в тине болотной зыбилась
ела я рыбу и превратилась в рыбу я
в тину нырнула хвостом по воде как вилами
сердце мое кольнула цыганка иглами
это не сон соль моего сознания
в нашем болоте маленькая Британия
сплошь баскервильскими псами она напичкана
прячет от всех Гюльчатай на экране личико
где тут найти чистой воды колодезной
тину чтоб смыть и чешую до родинок
мокрой слюдой блестит на мне кожа рыбья
я этот бред до донышка милый выпью
чтобы болото высохло чтобы болото
желтым песком накрыла бы позолота
белое солнце пустыню ладошкой лапало
и расцветала оазисом наша фабула
* * *
счастливые стихов не наблюдают
а тянут губы к пламенным губам
их муза молчаливая глупа
мечтает о пришествии джедая
вынашивает белый день строкой
и мечется неловкой трясогузкой
на спинке стула тенниска и блузка
расправленные дышат глубоко
Американо
Он говорит мне, что все в порядке,
что все забылось, срослось, как встарь.
А саблезубые жеребятки
жадно вгрызаются в календарь.
Двадцать второе... восьмое мая.
Брякает осень, за ней январь.
И не видать ни конца ни края.
С медных кастрюль отлетает ярь
в этом безвременном супермаге,
где потроха продают с лотка.
Память-улитка о Пастернаке
хрупкая и на зубок сладка.
Вырасти трудно, когда ты вырос,
вырастет трутень за март-апрель.
Американо спешит на вынос
под соловьиную трель.
Горизонт
Здесь нет, любимый, горизонта. В окружность — горы и тайга.
Нас выручают самолеты, но все же чаще — поезда.
В расщелину, в тоннель влетают жар-птицы Вост.-Сиб. РЖД,
из этого земного края увозят нас к большой воде.
Мы, словно дети, льнем к оконцам, чтобы увидеть горизонт —
как солнце в линию уткнется и даль размажется в одно
сплошное полотно полоской. Простор такой, что хоть лети!
И это все — не понарошку, но не хватает перспектив,
привычных глазу: горы в небо, на маковках белеет наст
почти что кипельного снега, сверкающего, как алмаз.
Уеду, будет пульсом биться кровь непокорных горных рек.
Слезой срывается живица в янтарный слалом по коре.
Цветет бадан на скалах древний, багульник запахом ершист,
расположился муравейник под кедром в этой вот глуши.
И я живу тут декабристкой, с рождения затворена,
и путь в другую жизнь не близкий, дорога — долгий перевал.
Петляют дни под стук клавира — клавиатуры на компе,
и слов неравные калибры ложатся строчками в напев.
В эпоху скайпа и вай-фая весь мир огромный на руке.
Я думала, что он бескраен, как горизонт в моем зрачке.